Речица литературная. «Ночь в кабинете литературы»
Источник: Dneprovec.by Фото: из интернета, носит иллюстративный характер
В кабинете русского языка и литературы, школы № 251, ровно в семь часов закончился последний урок русского языка у 9 «Б» класса. И все с криками небывалого счастья бежали вон из школы, сбивая всё и вся, что только могло попасться им на пути.
Как только в кабинете прозвучал звук закрывающейся двери и поворачивающегося в замочной скважине ключа, из висевших напротив окон портретов, стали поочерёдно выпрыгивать фигуры изображённых на них писателей.
– Ох, господа, – заговорил Лев Толстой своим басовым, скрипучим голосом, выпрыгнув из портрета с треснутым в нём стеклом. – Ну, вот минул ещё один рабочий день. Этих неучей мы не увидим аж целую ночь.
– Лев Николаевич, – заговорил Тургенев, поправляя своё пальто, – так вы же вроде любите детей?
– Детей – да, очень. А вот неучей – не очень.
– В рифму! – засмеялся Пушкин, облокотившись на книжную полку, стоявшую в конце комнаты.
– Александр Сергеевич, а вы только рифмы и слышите, – сказал Достоевский, осматривая старый кабинет.
– Издержки профессии. Подлинный поэт способен найти рифму даже там, где её не было и в помине, – покачивая головой, отвечал Пушкин.
– Согласен! – приглаживая волосы, поддакнул Лермонтов.
– Николай Васильевич, – обратился Тургенев к неподвижной чёрной фигуре Гоголя, стоящего у открытого окна. – Что вы там стоите? Спешу вас разочаровать: кладбища здесь нет.
– А мне оно и не нужно, – тихим, дрожащим голосом отвечал он. – Луна весьма притягательна.
– И что же в ней такого притягательного? – улыбаясь, спросил Чехов, любуясь стоявшими на полках книгами.
– Она полная, – сказал Гоголь, не отрывая глаза от яркой луны. – Как бы чёрта сюда не принесло.
– Помилуйте, Николай Васильевич! – взмолился Толстой. – Чёрта не существует! Это говорю вам я, человек, которому уж сто девяносто лет минуло.
– Кстати, насчёт возраста. Лев Николаевич, а у Вас юбилей, – хлопая в ладоши, проговорил Грибоедов, сидящий за одной из парт третьего ряда. – Поздравляю Вас от всей души!
– Да, примите и от нас глубочайшие поздравления! – в один голос поздравили писатели Толстого.
– Думаю, здоровья желать не стоит. Оно Вам уже не пригодится, – заострил Чехов, подняв в комнате громкий мужской смех.
– Умеете, Антон Павлович, в шутку всё обратить, – подметил Пушкин.
– Чего не отнять, того не отнять, – ответил тот, поправляя падающее от смеха пенсне.
– Помнится, Владимир Галактионович пятьдесят третьего года рождения?
– Так точно.
– Значит, у него тоже юбилей – сто шестьдесят пять лет.
– Да-а-а .., – протянул Тургенев. – Жаль, что его с нами нет.
– А где он?
– В другом кабинете.
– Да-а-а.., – снова протянул Тургенев. – Надо будет его как-нибудь поздравить.
– Да как? – тихо пробормотал Гоголь, на минуту оторвавшись от окна. – Мы заточены здесь на веки вечные. И даже смерть не способна разорвать цепи этого заточения.
– Николай Васильевич, – радостно начал Лермонтов. – Что это Вы все краски сгущаете.
– Я просто подвожу итог нашего здесь существования, – всё так же спокойно отвечал Гоголь.
Немного помолчав, своим медленным, тихим шагом Тургенев подошёл к Лермонтову, который с удивлением взирал на мрачную, как туча, фигуру Гоголя, и начал шептать ему на ухо:
– Вы не обращайте на него внимания. Просто никто из учеников не читает его книг.
– Как будто мои стихи кто-то читает! – возмутился поэт.
– Ну-у-у.., – протянул Тургенев. – Ваши стихи не читают, а учат.
– Вот поэтому дети нас, поэтов, больше всего и не любят, – шёпотом сказал Пушкин, подойдя поближе к двум говорившим.
– Нет, господа, – влез в разговор Достоевский, – дети больше всего не любят прозу. Вы же посмотрите, как они с «удовольствием» читают «Войну и мир».
– Проще говоря, они ничего не любят, – всё так же тихо бормотал себе под нос Гоголь, но все всё равно его слышали.
– Правильно, – подтвердил Грибоедов вывод Гоголя, сидя за партой третьего ряда.
– Господа! – воскликнул Пушкин. – Я, кажется, понял. Главное, чтобы это была проза и очень-очень короткая. Всего на пару страниц.
– Как у Антона Павловича? – спросил Толстой, указывая дряблой рукой в сторону стоявшего в углу Чехова.
– Да, именно как у него.
– Но ведь и стихи мы с Пушкиным писали короткие, – возмущался Лермонтов, стоя около доски в своём красном с позолотой мундире.
– Да, – подтвердил Достоевский. – Стихи – да. Но кто вас вынудил написать «Евгения Онегина» и «Героя нашего времени»?
– Никто, – в один голос ответили оба поэта.
– Ну, то-то и оно, – пробормотал Фёдор Михайлович и сел на стул.
– Ладно, господа, – сонливо произнёс Грибоедов, – пойдёмте отсыпаться. Завтра сложный день. Завтра у 9 «Г» будет урок литературы…
– Опять будут переворачивать мой портрет вверх ногами, – заключил Лермонтов, закатив глаза.
– И не только Ваш, – устрашающе сквозь зубы процедил Тургенев.
– Ладно уж, пойдёмте, – вновь произнёс Грибоедов и встал напротив своей рамы, где за грязным стеклом красовался лишь холст белой бумаги. Остальные последовали его примеру и тоже встали напротив своих рам. Сделав что-то вроде прыжка, они мигом растворились в воздухе, оставив после себя горсточку пыли, которая чуть позже осела на пол. А на белых холстах портретов вновь появились черты тех или иных писателей, которые туда запрыгнули. В кабинете воцарилась мёртвая тишина.
Роман Наги-Задэ