Культура

5250

Речица литературная. «Ночь в кабинете литературы»

 +

В кабинете русского языка и литературы, школы № 251, ровно в семь часов закончился последний урок русского языка у 9 «Б» класса. И все с криками небывалого счастья бежали вон из школы, сбивая всё и вся, что только могло попасться им на пути.

Как только в кабинете прозвучал звук закрывающейся двери и поворачивающегося в замочной скважине ключа, из висевших напротив окон портретов, стали поочерёдно выпрыгивать фигуры изображённых на них писателей.

– Ох, господа, – заговорил Лев Толстой своим басовым, скрипучим голосом, выпрыгнув из портрета с треснутым в нём стеклом. – Ну, вот минул ещё один рабочий день. Этих неучей мы не увидим аж целую ночь.

– Лев Николаевич, – заговорил Тургенев, поправляя своё пальто, – так вы же вроде любите детей?

– Детей – да, очень. А вот неучей – не очень.

– В рифму! – засмеялся Пушкин, облокотившись на книжную полку, стоявшую в конце комнаты.

– Александр Сергеевич, а вы только рифмы и слышите, – сказал Достоевский, осматривая старый кабинет.

– Издержки профессии. Подлинный поэт способен найти рифму даже там, где её не было и в помине, – покачивая головой, отвечал Пушкин.

– Согласен! – приглаживая волосы, поддакнул Лермонтов.

– Николай Васильевич, – обратился Тургенев к неподвижной чёрной фигуре Гоголя, стоящего у открытого окна. – Что вы там стоите? Спешу вас разочаровать: кладбища здесь нет.

– А мне оно и не нужно, – тихим, дрожащим голосом отвечал он. – Луна весьма притягательна.

– И что же в ней такого притягательного? – улыбаясь, спросил Чехов, любуясь стоявшими на полках книгами.

– Она полная, – сказал Гоголь, не отрывая глаза от яркой луны. – Как бы чёрта сюда не принесло.

– Помилуйте, Николай Васильевич! – взмолился Толстой. – Чёрта не существует! Это говорю вам я, человек, которому уж сто девяносто лет минуло.

– Кстати, насчёт возраста. Лев Николаевич, а у Вас юбилей, – хлопая в ладоши, проговорил Грибоедов, сидящий за одной из парт третьего ряда. – Поздравляю Вас от всей души!

– Да, примите и от нас глубочайшие поздравления! – в один голос поздравили писатели Толстого.

– Думаю, здоровья желать не стоит. Оно Вам уже не пригодится, – заострил Чехов, подняв в комнате громкий мужской смех.

– Умеете, Антон Павлович, в шутку всё обратить, – подметил Пушкин.

– Чего не отнять, того не отнять, – ответил тот, поправляя падающее от смеха пенсне.

– Помнится, Владимир Галактионович пятьдесят третьего года рождения?

– Так точно.

– Значит, у него тоже юбилей – сто шестьдесят пять лет.

– Да-а-а .., – протянул Тургенев. – Жаль, что его с нами нет.

– А где он?

– В другом кабинете.

– Да-а-а.., – снова протянул Тургенев. – Надо будет его как-нибудь поздравить.

 – Да как? – тихо пробормотал Гоголь, на минуту оторвавшись от окна. – Мы заточены здесь на веки вечные. И даже смерть не способна разорвать цепи этого заточения.

– Николай Васильевич, – радостно начал Лермонтов. – Что это Вы все краски сгущаете.

– Я просто подвожу итог нашего здесь существования, – всё так же спокойно отвечал Гоголь.

 Немного помолчав, своим медленным, тихим шагом Тургенев подошёл к Лермонтову, который с удивлением взирал на мрачную, как туча, фигуру Гоголя, и начал шептать ему на ухо:

– Вы не обращайте на него внимания. Просто никто из учеников не читает его книг.

– Как будто мои стихи кто-то читает! – возмутился поэт.

– Ну-у-у.., – протянул Тургенев. – Ваши стихи не читают, а учат.

– Вот поэтому дети нас, поэтов, больше всего и не любят, – шёпотом сказал Пушкин, подойдя поближе к двум говорившим.

– Нет, господа, – влез в разговор Достоевский, – дети больше всего не любят прозу. Вы же посмотрите, как они с «удовольствием» читают «Войну и мир».

– Проще говоря, они ничего не любят, – всё так же тихо бормотал себе под нос Гоголь, но все всё равно его слышали.

– Правильно, – подтвердил Грибоедов вывод Гоголя, сидя за партой третьего ряда.

– Господа! – воскликнул Пушкин. – Я, кажется, понял. Главное, чтобы это была проза и очень-очень короткая. Всего на пару страниц.

– Как у Антона Павловича? – спросил Толстой, указывая дряблой рукой в сторону стоявшего в углу Чехова.

– Да, именно как у него.

– Но ведь и стихи мы с Пушкиным писали короткие, – возмущался Лермонтов, стоя около доски в своём красном с позолотой мундире.

– Да, – подтвердил Достоевский. – Стихи – да. Но кто вас вынудил написать «Евгения Онегина» и «Героя нашего времени»?

– Никто, – в один голос ответили оба поэта.

– Ну, то-то и оно, – пробормотал Фёдор Михайлович и сел на стул.

– Ладно, господа, – сонливо произнёс Грибоедов, – пойдёмте отсыпаться. Завтра сложный день. Завтра у 9 «Г» будет урок литературы…

– Опять будут переворачивать мой портрет вверх ногами, – заключил Лермонтов, закатив глаза.

– И не только Ваш, – устрашающе сквозь зубы процедил Тургенев.

– Ладно уж, пойдёмте, – вновь произнёс Грибоедов и встал напротив своей рамы, где за грязным стеклом красовался лишь холст белой бумаги. Остальные последовали его примеру и тоже встали напротив своих рам. Сделав что-то вроде прыжка, они мигом растворились в воздухе, оставив после себя горсточку пыли, которая чуть позже осела на пол. А на белых холстах портретов вновь появились черты тех или иных писателей, которые туда запрыгнули. В кабинете воцарилась мёртвая тишина.

Роман Наги-Задэ

Читайте dneprovec.by «Вконтакте» → vk.com/rnewscity Читайте dneprovec.by в «Одноклассниках» → ok.ru/rcity

Чтобы написать комментарий, войдите, используя социальные сети