...Михаил Федосович – почетный гражданин Речицкого района, врач травматолог-ортопед, основатель травматологической службы в Речицкой ЦРБ, отличник здравоохранения, награжден орденом Дружбы народов. Известен как хирург огромного таланта и новаторства.
В свое время его пациентом (школьные годы) довелось стать и сотруднику «Дняпроўца». Это когда в футбольном матче (сборной Борщевской средней школе противостояла команда одной из тогдашних воинских частей (ракетчики); дислоцировалась в нескольких километрах от населенного пункта), была получена серьезная травма руки. Первичную помощь оказала фельдшер местного ФАПа с заверением: пройдет. Но...
Из костной трещины пошел нарост. Где-то через год мышцы руки стали травмироваться при любом неосторожном движении.
В Речицкой поликлинике № 2 меня осматривали, как помнится, два хирурга. Вразумительного диагноза не нашли. Это сделал М. Ф. Митрахович. За считанные секунды, едва коснувшись. Он же, Михаил Федосович, и оперировал. Ассистентом-хирургом был Василий Фомич Николайчик.
М. Ф. Митрахович долбил кость долотом, рассказывая некую забавную историю. Боли я не слышал. Лишь день на третий рука немного позудела (следствие перемены погоды).
Что помнится еще? Михаил Федосович в палату заходил не только днем, но и поздним вечером. Интересовался: «Ну как?». Те, что в палате находились со мной, явно завидовали. Просили осмотреть и их. Ему же, хирургу от Бога, такие просьбы были затруднительны. Ибо больных лечили и врачи иные...
В свое время довелось гостить у Михаила Федосовича, оценивая вкусовые качества помидоров, выращенных его руками.
Последняя встреча с М. Ф. Митраховичем случилась за считанные месяцы до его ухода из жизни. Михаила Федосовича на его вечерней прогулке сопровождала жена Олимпиада Яковлевна. Я просил разрешения, чтобы в «Дняпроўцы» напечатать несколько глав ЕГО книги воспоминаний «Жизнь как на ладони (Автобиографический очерк)», изданной (2009 г.) вне редакции и типографии.
Подумав, Михаил Федосович пояснил: воспоминания написал, скорее, для своей семьи, нежели для широкого обозрения.
И сегодня не покидает чувство досады из-за невозможности, чтобы в полном объеме дать в «Дняпроўцы» вышедшее из-под талантливой руки Михаила Федосовича. Уже не хирурга, а беллетриста. Ибо слог написанного местами просто впечатляет: слово к слову теснится, как плечо к плечу гвардейцев на параде. Более того, автору воспоминаний были подвластны и строки поэтические. Словом, кладезь таланта не только медицины.
Конечно же, будь Михаил Федосович жив, страницы его воспоминаний, связанные с периодом Великой Отечественной войны, перед тем как печатать в «Дняпроўцы», автору были бы представлены для ознакомления и желательно для дополнения. Но, увы...
Остается добавить: «подработка» журналиста исключительно минимальная с целью стыковки текста, когда что-то, пусть и в несколько строк, из повествования изымалось...
«...Родился я в простой крестьянской белорусской семье в деревне Козловке Паричского района (25.09.1930 года). Образование родителей – четыре класса приходской школы. Отец был мастер на все руки: плотник, столяр, пожарный и в итоге связист. Мать – простая добрая крестьянка. За трудовое воспитание родителям я очень благодарен.
В 1941 году мне исполнилось 11 лет, окончил 4 класса.
22 июня 1941 года на рассвете меня разбудила мать, мы выбежали на двор. В воздухе гудели самолеты.
...Июль 1941 года. Со своим лучшим другом Иваном Вахомчиком сидели на скамейке возле дома. Слева посреди улицы увидели танк, который двигался в нашу сторону, а в ста метрах от нас, справа по главной дороге, шла колонна наших отступающих войск. Вдруг резкий свист – и воздушной волной нас сбросило со скамейки на землю.
Солдаты на перекрестке дороги решили, что это танк немецкий, развернули пушку и подбили его прямой наводкой. Снаряд пролетел в одном метре от нас и сделал свое черное дело. Танк свернул в сторону и стал. К нам подбежал окровавленный солдат и попросил, чтобы мы предупредили стреляющих, что танк не немецкий. Нам удалось это сделать.
В следующий момент увидели незабываемую картину. Три солдата, которые сидели на танке, отделались легкими ранениями в лицо, руки, а командир танка и механик получили тяжелые ранения.
Молодой лейтенант, раненый в бедро, вылез через люк с нашей помощью, а механика мы вытянули с большим трудом. Он стонал и просил держать ноги. Обе стопы в кирзовых сапогах были размозжены.
В танке я нашел санитарную сумку, достал бинты, вату и наложил повязки на раны. Это была моя первая хирургическая операция.
Раненых положили на повозку и повезли в колонне отступающих войск.
Спустя два дня мы были свидетелями воздушного боя над Паричами, который длился около трех минут. Наш истребитель охранял отступающие войска, и вдруг из-за леса появились два «мессера». Все три машины пошли по кругу. Началась стрельба. Два самолета загорелись одновременно. Наш летчик выпрыгнул и на парашюте опустился возле Грецкого озера, а немецкий самолет из штопора не вышел. На следующий день мы самолет нашли, а летчика не обнаружили, наверное, благополучно ушел к своим отступающим товарищам.
...Наступила угрожающая тишина. Наши ушли, немцев тоже нет. На выходе из Паричей появился тяжелый танк с красной звездой. У нас на душе полегчало. Появилась надежда, что немцы не придут.
Вдруг выстрел. За танком понеслись четыре бронетранспортера, обложили его с четырех сторон и стали. Один из них приблизился к танку, и в этот момент его подбросило и окутало черным дымом. Там он и сгорел вместе с экипажем.
Немцы отступили, а наш танк продолжил свой путь. Мы сидели на крыше сарая и видели эту картину.
В Паричах немцы появились на следующий день. Родители перед их приходом все продукты спрятали в погребе во дворе. Вход заложили досками и присыпали землей.
Наш секрет немцы разгадали при первом посещении, взяли лопату и начали откапывать. Мать не выдержала такого нахальства. Ухватилась за немецкий мундир и начала тянуть от погреба. Второй немец ударил ее автоматом и потянул за сарай. Я побежал следом и уцепился за мать. Он поставил нас к стенке сарая, снял с плеча автомат, отошел за три метра и начал целиться. Мать упала на колени, оттолкнула меня от себя. Со двора мы услышали фразу «Нихт шиссен». Это сказал молодой офицер. Он подошел к немцу-карателю, и они пошли назад во двор.
Мне запомнилось внутренне ощущение страха расстрела: стало солено во рту, и подкашивались ноги. Это первое чувство обреченности, которое я ощутил в детстве. В последующие годы оно еще не раз посещало мою душу и всегда было очень неприятным, к этому привыкнуть нельзя.
Запомнился еще один эпизод немецкой оккупации. А суть в следующем...
В деревню приехали три большие автомашины и группа немцев дальней связи. На площадке, в стороне от нашей улицы, смонтировали антенну в виде штатива до тридцати метров длиной и бочкой наверху. Вокруг выкопали траншею для защиты, а сами остановились на ночлег в ближних домах.
К нам тоже подъехала крытая машина и четыре немца. Рыжий немец огромного роста кивнул мне пальцем и показал на ящик, который из кузова машины надо было нести в дом. Ящик взяли вдвоем: он – спереди, я – сзади. С трудом подняли и понесли. По дороге я почувствовал сильную боль в пальцах и увидел кровь.
Пальцы мне порезала металлическая лента. Ящик я опустил, немец тоже не удержал, он ударился о землю, и там что-то разбилось, по звуку как фарфоровое. Немец побагровел и начал избивать меня огромным кованым сапогом. Я показал ему кисть в крови, но это не помогло. Я не выдержал и ударил его по ноге: реакция защиты. Он отскочил, вытащил из кобуры пистолет и направил на меня. На шум прибежала мать, и опять молодой офицер выручил меня. Прозвучала та же команда: «Нихт шиссен». Он схватил немца за руку и увел к машине. Судьба. А меня мать отнесла в дом и уложила на печке, где я пролежал больше недели. Все мои ноги и туловище были в огромных кровоподтеках.
Когда мимо меня проходил этот рыжий немец, скалил свои желтые зубы и показывал кулак.
...Евреев взяли на учет, на их одежду нашивались желтые диски, а 18.10.1941 года согнали в их же молельный дом. Предчувствуя беду, часть евреев убежали из Паричей в лес, в ближайшие деревни. Тех, кому не удалось спрятаться, перевели во двор комендатуры, а оттуда на машинах возили к месту расстрела. Мы, подростки, наблюдали за происходившим и по-детски их жалели, особенно знакомых, с кем учились: Вайсман, Эренбург, Горелик и другие.
Запомнились две печальные картины. Знакомого нам старика вытащили из дома в одной рубашке. Он был без ноги, в киоске продавал газеты и имел кличку «верблюд». Взяли его за руки и одну ногу, бросили в кузов машины.
А еще, когда проходила очередная группа смертников, мать вытолкнула свою маленькую дочь, и та побежала по улице. Немецкий офицер выстрелил из пистолета. Девочка упала, а два солдата отнесли ее в машину.
Через каждые двадцать минут за Паричами трещали пулеметные очереди. Один только бывший мясник Абрам умер героем. Он закапывал погибших, а потом лопатой убил рядом стоящего немца.
Одна женщина, раненая в руку, осталась живой и ночью ушла в лес. О судьбе Иосифа, который спрятался на крыше синагоги в день расстрела и остался живым, я написал отдельную повесть. В последующие дни немцы ездили на машинах, ловили оставшихся евреев и расстреливали.
Но даже в это опасное и тяжелое время я продолжал заниматься своим любимым делом – рыбалкой.
Это было в конце октября. Наловил рыбы и отошел от берега реки метров на пятьдесят. Недалеко остановилась машина, ко мне подошел немец, взял за ухо и кричит: «Юда, Юда!» и стал тянуть к машине. У меня опять стало солоно во рту. Немца насторожила моя смуглая, загоревшая кожа и черная голова. Сопротивляться было бесполезно. А спас меня дед Осмол, наш сосед. В Первую мировую войну был он в немецком плену и кое-что знал по-немецки. В это время он вез на коляске глину с берега реки и видел всю эту картину. Он подошел к машине и стал объяснять, что я не еврей, а его сосед, русский мальчик. Немец заколебался, посмотрел на мою плачущую рожицу и отпустил...
...На шестой день еврейской трагедии мать стирала белье в родниковой протоке и обнаружила там знакомого еврея Нахима. Он прятался от немцев и просил помощи. Я пошел домой, принес в сумке булку хлеба, сало, молоко. Все это ему передали и посоветовали уходить в лес, к партизанам. Судьба его нам осталась неизвестной.
Осложнилось положение и нашей молодежи. Начались облавы, был введен комендантский час. Подростков ловили и отсылали в Германию. Я не помню случая, чтобы кто-то добровольно оставил свою Родину. Прятались как могли.
Большую помощь нам оказывала Аня, переводчица комендатуры. Она сообщала нам время облавы.
Когда было тепло, я ночевал на сеновале у своей родственницы. У нее не было взрослых детей, и немцы могли там не появиться. А в холодное время прятался в нелегальной, сверху замаскированной землянке в своем огороде. Так я спасался от немцев.
...В январе 1942 года немцы разрешили открыть школу. Старые учителя приступили к своим обязанностям. Учились мы около месяца. На урок физкультуры приходил немец в спортивном костюме. Все его команды мы выполняли по свистку, который висел у него на шее.
Однажды к концу уроков пришел немецкий офицер и пригласил всех учителей в учительскую. А мы увидели, что во двор школы заезжают крытые машины. Мы всё поняли и через окна убежали в сад и домой.
Вместо детей они увезли учителей. Наша учеба закончилась...»
* * *
...Автобиографический очерк Михаил Федосович завершил строками: «Мы с женой благодарны судьбе, которая подарила нам троих деток, шесть внуков и два правнука. Старшая дочь Галина – кандидат медицинских наук, доцент, преподает в медицинском университете. Дочь Ольга – филолог, она заслуженно делает свое доброе дело. Сын Саша работает в дизайн-студии. Внуки Оксанка, Мишка, Пашка, Ирочка, Леночка поженились и строят свое будущее всем нам на радость».
Конечно же, в большой семье Митраховичей за время, что минулось с момента написания и выпуска книги воспоминаний «Жизнь как на ладони», многое могло измениться. Как? Телефон Олимпиады Яковлевны, жены Михаила Федосовича, который назван отделом кадров Речицкой ЦРБ, вот уже свыше недели отвечает предложением одним и тем же: «Вызываемый номер недоступен. Пожалуйста, перезвоните позже...»