Пишут речичане. Баба Маня и дела житейские

Из воспоминаний о моих родителях Фёдоре Пахомовиче и Марии Иосифовне Дейкун, аг. Короватичи.

Ещё с вечера пятницы баба Маня не находила себе места. Хоть и легла поздно, сериал досматривала, да сон всё равно не взял. То подушка твёрдая, то пульс участился, да дед Фёдор ещё храпит, как назло, нервов не хватает, уже и дверь прикрыла, да без толку. Выпила все лекарства, какие только можно было, одни бутылочки пустые стоят на столике, но так и не уснула, не смогла успокоиться толком до утра. Дед с вечера потравил жуков на картошке, а она и не проверила после. Вот какая проблема не давала покоя ей всю ночь.

Как только Храбрый прокукарекал пару раз, баба Маня вышла со своей палочкой-выручалочкой в огород и ахнула: картошка вся лежала на земле, как будто ботву скосили. Она сначала не поверила, думала, туман в глазах, но, подойдя поближе, так и рухнула на межу. Накануне она так достала деда Фёдора колорадскими жуками, что он, вспоминая всех и вся, нашел в сарае в баночке какую-то отраву, думал, что от жуков, да и побрызгал ей весь загон картошки. Уж больно подозрительный был цвет у той жидкости, какой-то ядовито-желтый. Баба Маня попыталась покомандовать, как разводить с водой, да дед грозно дал ей отпор. Не лезь, мол, сам знаю. Знахарь нашелся, вот и пожинай плоды, неслух.

Сидит она на меже, ком подступил к горлу, перехватило дыхание, плачет от обиды горькими слезами, и платочка еще под рукой нет, постирала вчера и забыла свеженький положить, вытирается фартуком. «Да что ж это такое, почему же так не везет? У соседки слева Насти не картошка, а загляденье, у другой напротив Ольги цветет вовсю белыми цветочками, залюбуешься. Только у меня все не как у людей. Хоть бы они не увидели, будут смеяться со старого дурака», – думала баба Маня, вытирая слезы. Вот позорище, наверное, дед схватил отраву от зеленой массы, то есть, от травы. По осени зять Григорий привозил, ходил на кладбище между могилками брызгал, трава одолела, по пояс выросла, спасу не было. Бутылка была большая, всю не израсходовал. Так баба перелила в банку и спрятала в сарай. А деду не доложила, сглупила.

Сидела-сидела баба Маня, ну, что же, надо вставать. Тут еще кот Митя на колени примостился, ласкается, мурлычет, в глаза смотрит, не горюй, мол. «Не до тебя мне, Митька, ты ведь не понимаешь своим кошачьим умом всю серьезность проблемы, как и что соседям сказать, почему полегла ботва. Ладно, пойду, задам деду задачу с двумя неизвестными, пусть решает с утра на свежую голову, как спасать бульбу».

А дед Федор уже не спал. В подштанниках, весь бледный, как та поганка в лесу, виновато выглядывал из-за угла сарая. Увидев, что баба настроена решительно, потому как уж очень быстро она поднялась, сиганул в уборную и дверь закрыл наглухо. Притаился, не дышит. Не хотел он попадаться бабе под горячую руку. А Митя, увидев своего закадычного друга, прыжками раз к нему, трется о дверной косяк, выходи, мол. Дед думает: «Вот предатель, друг называется, подстрекатель, да и только. Постой, запомню все, накормлю я тебя вкусной рыбкой, неблагодарный. Нет бы поддержать в трудную минуту».

А дед еще с вечера понял, что натворил дел. Выходил поздно в огород и заметил неладное, ботва стояла скукоженная, без признаков жизни, но бабе ничего не сказал. Чего злить под ночь. Утро вечера мудренее. Перед сном напился валерьянки и заснул со своей тайной глубоким сном.

Баба Маня обшарила весь дом, деда нигде не было. Разволновалась. «Хведя, Хведя, ты где?» – зовет, а в ответ тишина. Только корова у соседки замычала, то ли услышала вопрос, то ли просто звала хозяйку, чтобы не забыла подоить. Неспокойно стало бабе Мане, присела она на крыльце и задумалась. Господи, как-то не везет им ни с огородом, ни с хозяйством. Стараются вместе с дедом вроде, а толку нету. Вечно вся трава только у них. Вот у Насти и Ольги в огороде ни травиночки, ни сориночки. Дед говорит, что они слово знают от сорняков, вот они и не растут у них, а к нам на огород бегут. Слышали такое?

«А может, он и прав, и нам такое сделано», – думала баба Маня. Вон по осени кабанчик сдох ни с того, ни с сего. Ладненький такой был, дед его, считай, прямо с рук выкормил. И яму для него вырыл в углу хоздвора, воды налил, пусть купается, поливал еще, по спинке гладил. Думали, детям на зиму мяско будет. Что опять сделано? Говорила ему, что вся беда от крысы Нюрки, это она заразу по двору разносит, а он никак капкан не наладит, тот уже проржавел весь. Не можешь наладить, так купи, пенсию же получил. Вспомнила баба Маня и швейную машинку. Тогда они были еще «трохи помоложе». Всё горело в её работящих руках. По телевизору насмотрела ручную швейную машинку, уж очень ее нахваливали, рекламируя, прямо сама шьет, да и только. А шить-то сама, конечно, не умела и ни с какой техникой не дружила. «Ну чем я хуже других, выучусь», – рассуждала баба. Привез дед машинку, в Гомель специально ездил на колхозной машине, упросил водителя взять, как раз место было. Обрадовалась баба Маня: сбылась ее мечта. А то надоело в быткомбинат бегать: то подшить штаны деду, то полотенце, да мало ли, даже заплатку сделать, на машинке оно сподручнее ведь. «Научусь и буду шить, что хочу». Поставили машинку в передней комнате на столе. Позвала она свою двоюродную сестру Анну Лазаревну Близнец. Та швейных дел мастерицей была известной, всю деревню обшивала и недорого брала за пошив. Посадила она бабу Маню рядом с собой и стала учить швейному мастерству. Все показала несколько раз: как челнок вставлять, нитку заправлять, регулировать строчку. Вроде понятно, большого ума не надо. И когда Анюта рядом сидела, у бабы Мани все получалось. Только останется одна, и начинается: нитки рвутся, строчка петлями идет, машинка гудит, как печка зимой, и стрекочет, как электродрель. Измучилась баба с ней, да и Анюта тоже, бегавши туда-сюда, хорошо, что недалеко жила. Прошел месяц, два, три, а у бабы шитье никак не получается, будь оно неладно. Короче, сказал дед: рожденный ползать летать не сможет. И не зря. Один раз так деда довела до белого каления, что он не выдержал. Взял большой длинный рушник, обвязал зверюгу-машинку, взвалил на плечо и понес с хаты. На вопрос испуганной бабы «куда?», ответил резко «разобью». И точно, разбил. Стукнул со всего маху о тополь, посаженный в углу двора под забором, только запчасти посыпались. Старый тополь съежился, застонал от удара, горько заплакал и поседел за одну минуту. Такого удара он явно не ожидал. «Ну, дед, не подходи ко мне в жару, фигушки тебе тенечек, не укрою от палящего солнца», – решило обиженное дерево. Услышав шум, кот Митя, мирно дремавший на табуретке возле крыльца, выгнул спину коромыслом и взлетел на забор, почуяв неладное. Храбрый начал без устали кукарекать, а пес Гоша вылез из будки, задрал голову и с дрожью в голосе стал подвывать. Дед собрал с земли осколки машинки и со словами «вот и все, отмучилась» швырнул ее, миленькую, на сеновал. Пусть полежит там, может, на что другое сгодится. После этого случая мысль о швейном деле покинула бабу Маню навсегда. Погоревала она да и согласилась, что так оно и лучше, хоть и выброшенных денег было жалко, «не жируем ведь».

«Ох, ладно, – вздохнула баба Маня, – надо идти чайник ставить да яичницу деду поджарить. Ну, куда же он запропастился в такую рань?..»

А картошка-то к вечеру потихоньку поднялась, расправила плечи и ожила. И на следующий день была ничуть не хуже, чем у соседей.