Люди земли Речицкой. Павел Гурченко. Вспоминая отца и время...

Павел Семёнович Гурченко – один из именитых наших земляков (родился 16 июня 1949 года в деревне Будка-Шибенка). Так случилось, что у автора данной вставки-предисловия и у Павла Гурченко был один и тот же друг детства: Павел Ларьков. Он родился в деревне Борщевка, а уже позднее, годков через пять-шесть, с семьей (отец, мать, брат и две сестры) переехал на новое место жительства. Причины, побудившие к тому, описывать тяжело и сложно. Они противоречиво-неоднозначны. Да так оно, пожалуй, у многих из нас...

Павел Гурченко после окончания восьми классов сельской средней школы в 1964 году поступил в Минский автомеханический техникум, который окончил в 1968-м по специальности «Металловедение и термическая обработка металлов». Работал на Минском автомобильном заводе оператором-термистом термического цеха. Отслужил в Советской Армии. С 1972 года вновь работа на МАЗе: оператор, мастер термического участка, инженер-технолог, начальник лаборатории, начальник центральной заводской лаборатории. С 2004 по 2009 год – начальник управления лабораторных и исследовательских работ РУП «МАЗ». С 2009 по 2016 год – профессор кафедры «Материаловедение в машиностроении» БНТУ.

Его путь в науку был после окончания техникума и учебы без отрыва от производства (в 1978 году окончил вечернее отделение механико-технологического факультета БПИ по специальности «Металловедение, оборудование и термическая обработка металлов»). В 1986 году защитил кандидатскую диссертацию кандидата технических наук, а в 1999 году – диссертацию доктора технических наук. Отмечен шестью дипломами лауреата премии ПО «БелавтоМАЗ», двумя – Министерства промышленности Республики Беларусь (1996 год и 2006 год), Почетной грамотой Государственного комитета Республики Беларусь по науке и технологиям (2005 год), знаком «Изобретатель СССР» (1986 год), дипломами международных конкурсов и выставок. В 2008 году награжден медалью «За трудовые заслуги». В творческом активе Павла Семёновича Гурченко – 35 авторских свидетельств и патентов на изобретения и полезные модели, более 270 статей в научных изданиях (в том числе шесть книг, в которых описаны основные достигнутые научные результаты).

Два года назад посчастливилось встретиться с Валентиной Семёновной Петрушенко (одноклассница и подруга детства Павла Семёновича Гурченко). Она-то и показала его две книги. Не научные, а публицистические: «Я из деревни родом» (2017 год) и «Деревенька моя Будка-Шибенка» (2018 год). Долголетний труд в журналистике позволяет, прочитав названные книги, делать выводы в отношении не только литературной силы пера их автора, но и его житейско-сельских познаний, хотя из деревни он ушел еще подростком. Вот и вывод: не сложись у Павла Семёновича Гурченко на стезе научной, был бы успех (если бы к тому стремился) в литературе. Ибо не мучился бы над изображением сельской действительности дней давно минувших: оно в его памяти, как на металле добротная сварка. Было несколько разговоров с Павлом Семёновичем по телефону. Получил согласие обращаться к его книгам, находя то, что было бы интересно для читателей «Дняпроўца».

Надо бы наведаться в г. п. Заречье к Валентине Петрушенко. Вернуть Валентине Семёновне взятые книги, записать что-либо уже от нее самой. Кстати, Николай Семёнович Петрушенко – её брат-полковник Советской Армии и народный депутат Верховного Совета СССР последнего созыва – для многих памятен депутатскими страстями, предшествующими развалу СССР. Николай Семёнович, выходя на трибуну, говорил правду, от которой недовольно кривился Михаил Горбачев, тогдашний Генеральный секретарь ЦК КПСС. К сожалению, сохранить большую страну не получилось. Помешало предательство, свершенное за спиной многонационального советского народа...

Пётр РЕБЕНОК

А теперь небольшая часть того, что вышло из-под талантливо-неравнодушного пера Павла Семёновича ГУРЧЕНКО:

…Отец наш, имея трех малолетних детей, в партизанах не был, но по заданию партизан изготавливал для них деревянные элементы седел, телег и другие изделия, валял валенки, «делился» одеждой и продуктами.

Наступил 1943 год. Красная Армия освободила от немцев нашу территорию. Отец, хоть и негодный к строевой службе, был мобилизован в 35-й инженерный батальон 1-го Белорусского фронта. Он подвозил на лошади к передовой продукты, боеприпасы и выполнял различные хозяйственные работы. Приходилось принимать участие и в боевых операциях. На вооружении имел станковый пулемет Дегтярева и автомат ППШ.

Рассказывал он и об участии в штурме какой-то безымянной высоты, когда их трижды поднимали в лобовую атаку, но немцы, ожидая атаки именно с этой стороны, каждый раз встречали атакующих плотным пулеметным и минометным огнем. После безуспешных атак, потеряв половину состава атакующих батальонов, командование приказало отступить. Из этого штурма живыми вышли только счастливчики, в числе которых и отец. А после перегруппировки и пополнения уцелевших подразделений они обошли позиции немцев с другой стороны и почти без сопротивления взяли эту высоту. Я замечал, что и в мирной жизни не всегда надо идти в лобовую атаку, а часто в обход цель достигается легче.

В этой или какой-то другой из боевых операций отец попал под минометный обстрел и был ранен осколком мины в спину под лопаткой напротив сердца. Шрам от этого ранения (углубление под лопаткой размером с небольшой огурец длиной 8–10 сантиметров и шириной 3–4) остался на всю жизнь, и отец нам его периодически показывал.

После излечения во фронтовом госпитале отец продолжил военную службу в своем инженерном батальоне и в составе 3-го Белорусского фронта дошел до Кёнигсберга, который штурмом был взят 9 апреля 1945 года.

За участие в штурме этого города отец награжден медалью «За взятие Кёнигсберга». Далее до конца войны он находился в Восточной Пруссии. В августе 1945 года 3-й Белорусский фронт был расформирован, и отец вернулся домой.

Помню, была у него фронтовая фотография, где в качестве благодарности за безупречную службу и участие в боевых действиях он был сфотографирован в числе 15–20 человек с командиром воинской части, а на обратной стороне была именная благодарственная запись, датированная 1945 годом, с подписью командира и печатью части. Наверное, эта памятная фотография была выполнена в период расформирования воинского подразделения и демобилизации отца. Впоследствии как участника войны отца награждали различными юбилейными медалями, но я не помню, чтобы он их носил.

...Семья до конца войны оставалась жить на хуторе. После ухода немцев Лиду (сестра автора материала) отдали в школу в Комсомольск, затем в Крапивню, куда она ходила через лес. Вокруг хутора стояли госпитали, и Лида носила раненым молоко от нашей коровы, а взамен ей давали различные продукты, что могли. Вскоре госпитали были эвакуированы, но одновременно с ними исчезла и наша корова.

Когда летом 1945 года отец вернулся с войны, начали отстраивать новую хату на месте сгоревшей в деревне, после чего перешли жить туда. Бабушка Заяц Евдокия умерла в 1942 году весной от тифа. Дедушка Архип умер в 1946 году весной. В моем детстве отец много рассказывал о фронтовых событиях и всяких случаях, а мы с интересом все выслушивали. Почему-то тогда никто не удосужился записать его рассказы, казалось, что мы запомним их навсегда, или что отец наш будет вечно с нами. К сожалению, сейчас, когда появилось желание запечатлеть те события для потомков, оказалось, что не только я, но и мои старшие сестры помнят немногое.

...Вернувшихся победителей дома ожидали не лавры и почет, а голод и разруха. Надо было и жилище строить заново, и семью от голодной смерти спасать. Помню рассказы о страшных голодных послевоенных (1946–1947) годах, когда, как и во время войны, в пищу шла и лебеда, и кора деревьев, и желуди. Дети, «прочесывая» весной по заданию родителей прошлогодние колхозные поля, радовались, найдя на поле гнилую картошку. Из нее мать пекла хоть и невзрачные черные, но вкусные «пышки» (так называли оладьи из гнилой картошки с примесью муки). Вспоминаются и вкусные по меркам тех времен оладьи из желудей и борщи из крапивы, хлеб с молотой корой деревьев и желудями.

Вернувшись с войны, отец вначале устроился на работу в лесхоз – заготавливал бревна и дрова, потом, учитывая проблемы с сердцем, его перевели на освободившееся место лесником, где он и проработал всю оставшуюся жизнь до выхода на пенсию. Конечно, прокормить семью с одной зарплаты лесника было немыслимо, и отец, как и в послевоенные годы, прирабатывал столярными работами по изготовлению дверей, окон, ульев, на которые заказов было много, учитывая, что шло массовое восстановление сожженных в войну жилищ. По вечерам и ночам валял валенки для односельчан и жителей соседних деревень. До сих пор помню всю процедуру и все операции валяния отцом валенок, за которой мы с сестрой Зиной с огромным интересом наблюдали, сидя на печи. Для изготовления собственных игрушек нам доставались клочки пушистой овечьей шерсти. Уверен, что если бы пришлось, я по памяти смог бы воспроизвести это ремесло валяния валенок.

Одновременно, сколько можно было правдами и неправдами, отец с матерью выращивали овощи и живность в личном хозяйстве. Основное же место работы отца лесником было весьма почетным на все окружающие деревни. Зарплата лесника, приработки, выращенные на собственных грядках овощи, корова, свиньи, куры в комплексе обеспечивали хоть и тяжелое, но неголодное существование семьи. В отличие от колхозников отец получал заработную плату деньгами. Его зарплата во времена Н. С. Хрущева до реформы 1960 года составляла 270 рублей! С детства помню, что бутылка дешевой водки, которую называли «сучок» (возможно, на основе спирта, полученного путем сбраживания древесных опилок, – такая технология активно развивалась в довоенные и военные годы с целью экономии пищевых продуктов, да и сегодня обширно применяется), с красной этикеткой «Водка» и запечатанная коричневым сургучом в те времена стоила 21,2 рубля, а дорогая престижная «Столичная» – 30,7 рубля.

Таким образом «хорошая зарплата» для деревенского жителя в то время равнялась 7–10 бутылкам водки! О колхозниках уже и не говорю! После денежной реформы 1960 года зарплату отцу подняли до 42 рублей, а через несколько лет с приходом к власти Брежнева и вовсе до 60 рублей в месяц. Это была высокая зарплата для сельского жителя. Кроме того, отец имел в лесу закрепленную за ним поляну для заготовки сена – «сеножать», расположенную в полутора–двух километрах от деревни. Это считалось большой привилегией, потому что другие жители деревни имели возможность выкашивать траву на сено для личной коровы только между кустами и по болотам. И то тайком. Если такой «незаконный покос» бывал обнаружен, сено забирали в колхоз. Хозяин покоса при этом молчал – иначе и наказание можно схлопотать.

Наша сеножать часто снится по ночам, потому что на ней и вокруг нее среди травы водилась крупная земляника, и мы, дети, ходили туда толпой ее собирать...